English Español Français

Алексей Николаевич Кочетков

По ту сторону Пиренеев

Вторая часть повести «Иду к тебе. 1936-1945»

© 2014 Т&В Медиа

Порт Боу

Мятеж военщины и реакции доживает свои последние дни. Он уже подавлен в крупнейших политических и промышленных центрах страны: в Мадриде и Барселоне, в Валенсии и всей Каталонии. На Юге — в Андалусии и на Севере — в шахтерской Астурии.

Но еще тлеет отдельными очагами в отсталой Галисии — у гальегос1, в чиновничьем Бургосе. В изуверской «испанской Вандее»2 — Наварре и в крупных городах пустынного Арагона.

Тлеет потому, что кто-то ворошит затухающие головешки. Это — Германия Гитлера, Италия Муссолини.

Но что они могут? Идут последние сражения! Четыре пятых территории страны у Республики. А то, что четыре пятых регулярной испанской армии на стороне мятежников — это не в счет, потому что с Республикой весь народ. Народный фронт. Всеобщий энтузиазм. Каждый день новые победы. Победа или смерть!

Мы мчались в последние схватки. На баррикады. В гущу ликующих, смуглых от загара, белозубых, гордых и смелых республиканцев. В страну героев астурийского вооруженного восстания3. О ней рассказала нам Пассионария. Такой была Испания на страницах наших газет и журналов.

Такой она должна была появиться вот-вот, очень скоро, как только мы проедем этот темный, прохладный и кажущийся бесконечным пограничный туннель.

Проедем туннель и начнется. Ликующие толпы потрясают отбитым у врага оружием, баррикады, сражения…

И вот — яркий свет. Вот она, Испания! Слева к горизонту бирюзовое море. Дебаркадер4 станции.

И сразу же… тишина, как только экспресс Париж — Порт Боу перестал молоть рельсы колесами. Тишина и удручающая жара. И кажущаяся миражом нерастревоженная мирная жизнь небольшого городка. Лабиринт узких улочек, опущенные жалюзи окон. Открытые террасы кафе — разморенные жарой завсегдатаи. И мягкий плеск волн на пляже, обнаженные тела купающихся. Нигде ничто не напоминает о войне.

И только цепочка одетых в штатское с разноцветными нарукавными повязками и винтовками через плечо, уходившая вверх в горы к границе, говорила о том, что здесь что-то произошло. Что-то изменилось. И где-то идут эти последние бои.

И прибывший, полупустой сейчас, экспресс из Парижа, конечно, не нарушил мирную жизнь городка.

Нас никто не встречал и не ждал. Нас — первую тройку добровольцев Союза друзей Советской Родины — возвращенцев не ждали и не встречали ни здесь, в Порт Боу, ни там — в Барселоне. В отличие от тех, кто приехал после нас. Всех, слетевшихся на зов Республики со всех концов земного шара. Всех остальных из 40 тысяч добровольцев свободы (волунтариос де ла либертад). Всех тех, кто приехал потом.

Наш приезд даже вызвал удивление на таможне, где умудренные опытом чиновники сравнительно скоро разобрались в наших немудреных, очень и очень скромных пожитках. Нас даже несколько раз переспросили о цели приезда. Задумались, а подумав, сочли необходимым передать нас представителю местной народной власти, представителю антифашистского комитета.

И вот уже смуглый, щуплый с виду каталонец, со сморщенным старческим лицом, в черном мохнатом берете, надвинутом, несмотря на жару на лоб, с черно-красной повязкой на рукаве и кольтом в деревянной кобуре радушно и несколько напыщенно приветствует нас, «революционных пролетариев Парижа». И объясняет, что на фронт можно попасть лишь через Барселону (туда скоро пойдет поезд), и приглашает нас обождать в комитете.

И ведет нас туда по лабиринту улочек, вдоль пляжа, а мы разглядываем незнакомый городок и вежливо поддерживаем разговор. На стенах надписи и флаги всех цветов радуги. Что такое это ФАИ, крупными буквами, черной краской написанное на желтой стене? Оказывается, Федерация Анархистов Иберии. А что такое ПОУМ? Нам расшифровывают что-то длинное — Партидо Обреро де Унификасьон Марксиста (испанские троцкисты) и почему-то ругают Эскьерру. В чем она провинилась? Но спрашивать обо всем неудобно, нельзя обнаружить полную неосведомленность.

Поэтому мы больше слушаем и удивляемся. С мятежом, выходит, еще не покончено, а он полслова о войне, а больше о революции: освободительной, социальной. Цель анархистов — свободные ассоциации тружеников (мне это знакомо с тулузских времен)… без принуждения… без государства — близка (Журавлев едва удерживается, чтобы не заспорить)… И никакие мятежные генералы и эти реакционеры из Эскьерры (оказывается, это левые каталонские республиканцы) не в силах помешать…

Мы чувствуем узкие местнические масштабы собеседника, потягивая густую терпкую малагу5, которой угощает нас наш первый испанский знакомый в пустынном помещении комитета:

— Мы победили в Каталонии. Мятеж реакции — князей церкви, военщины, помещиков, капиталистов — у нас сломлен и наши милисьянос6 дерутся в Арагоне.

— Да, но Ирун (мы это прочли в газетах еще в Париже) — на Севере — уже окружен. А это значит, Астурия, весь республиканский Север, отрезаны от Франции, дружественной народной Франции. И это ухудшает положение.

— Это временный успех. Конечно, у генерала Мола7 больше самолетов, артиллерии, но ведь народ не с ним. К тому же он отрезан от других мятежников, от этого пьяницы Кейпо де Льяно8. — На столике чертится Пиренейский полуостров, начинается кофейная стратегия. — Его рекетэ9 — монархисты не годятся нам и в подметки. А потом это дело самих басков. Они, как и мы, автономны.

Кофейная стратегия! Длиннющие разговорчики вместо отпора! Автономия — моя хата с краю. А если придется всерьез и надолго? Вот Франко опять продвинулся. Как тогда? Густая терпкая малага на такой жаре начинает действовать. Как тогда? Необходимо единство, армия.

— Мы против армии вообще. Мы — анархисты. Военным нельзя доверять.

Что это? Специфика? Испанская революционность? Анархия — мать порядка. Мне это знакомо с тулузских времен.

Но время на исходе. Пора на поезд. Наш «тыловой политикан», как мы успели его окрестить, устраивает нас в вагон, шумливый, душный, битком набитый молодежью. Все — только на фронт. Прощание, приветственные крики (дебаркадер ненадолго ожил). Поехали. Мы усаживаемся, знакомимся, обмениваемся сигаретами.

— О, голуаз10 — неплохо. А наши — в другую бумагу надо переворачивать. Вот так.

— Откуда?

— Из Парижа.

— О!

— А я — вон из-за тех гор. Победим! Мы им покажем! Разобьем!

Чем ближе к Барселоне, тем больше народу в поезде. Черной душной ночью, наконец, прибываем.

Ликующая Барселона

Какой контраст с нерастревоженным захолустным Порт Боу! Какое ликование, какой энтузиазм!

Я снова, как недавно с Жаклин, на всенародном празднике: захватывающем, шумливом, ярком. Только не взятия Бастилии, а сотен бастилий. Праздник побед френте популар11. Грандиозных! Над занесшей над Республикой меч преступной реакцией, над бездельниками-милитаристами. Побед гражданской доблести, разразившегося народного гнева в кипевшие страстями душные июльские дни… «К оружию, граждане!.. На баррикады!»

Бравурных атак и побед — в Мадриде, Валенсии, Каталонии. Тех, кто желал обновления, побед простых людей, охотничьих ружей против пушек, отчаяния над самодовольством, народной смекалки, гражданственности…

«К оружию, граждане!» Великая халео12-заваруха! «Победа или смерть!»

Нас подхватил и несет этот поток-заваруха. Мы нашли в нем свое место! Но мы мало еще в чем разбираемся, а разобравшись кое в чем, как там, в Порт Боу, приходим в недоумение. Нам ясна наша цель. Мы знаем, что приехали защищать Республику, народ. Нам вручили для этого винтовки — короткие кавалерийские карабины, но почему-то оставили в Барселоне охранять отель Колон13. Мы готовы воевать, хотя больше привыкли скандировать лозунги на наших митингах и к военной профессии относились в недавнем прошлом с явным презрением… «Я не добровольно, а вынужден отбывать у вас воинскую повинность», — заявил я в ротной канцелярии все в той же Двинской крепости, поставив этим крест на военной карьере.

Мы готовы немедленно сразиться с врагом, хотя совсем недавно я собирался посвятить свою жизнь борьбе с болезнями растений. Но мы, кажется, надолго застряли в Барселоне.

Нас куда-то снесло, мы все еще не в настоящем деле, и я пытаюсь представить перспективу.

* * *

— Присядем, вот здесь, — Балковенко вытирает пот, — за этот столик. Уф!

Жарко! Мы сидим на краю густого людского потока, среди оживленно тарахтящих, с аппетитом уплетающих, сосущих прохладу через соломинки (здесь еще подают лед), среди затихающего к обеду гула огромного взбудораженного города. Счастливого, беспечного и все еще ликующего!

Приятно после недоспанной ночи вытянуть ноги здесь, на плетеном кресле.

Карабины — между ног. Куда же их девать? А на дула карабинов — лодочки-горрас (пилотки). Невооруженных мало. Разноцветные шелковые рубашки с короткими рукавами и горрас — зеленые, черные, красно-черные и голубые — на дулах винтовок. Удобно и модно. Быстрее подбежит официант. Быстрее обслужат бойцов-героев, победителей, которые уже победили и еще будут побеждать. И девушки охотнее смотрят в твою сторону.

— Как, не дурна? Та, шатенка.

— Она тебе глазки состроила.

— Нет, это тебе. У меня в Париже Жаклин.

Мы сменились на часах у отеля Колон, где находится ЦК Социалистической объединенной партии Каталонии (сокращенно ПСУК) и пошли втроем бродить в пряной прохладе летнего утра по расфранченным бульварам, улицам и площадям с реющими флагами — местам горячих схваток 19–20 июля. По памятным местам.

— Вот здесь, на углу этой улочки, — ногой небрежно на неразобранную баррикаду из брусчатки мостовой, — мы сидим, выставили ружья, а гуардия сивиль14 (жандармы) — там. Мы им: «Да здравствует Республика!» (темную горра еще набекрень так, чтобы была видна блестящая, густо смазанная растительным маслом темная, как смоль, прическа). Потом — залп! Те — драпать…

По памятным местам горячих схваток. И по широкой тенистой Рамбла, той, что от площади Каталонии, на которой отель Колон, идет к порту, к китайскому кварталу (баррио де чинос), где днем и ночью в подслеповатых кабачках шумят и пьют. Пьют и поют, и ищут любви.

В потоках веселых барселонцев, мимо шумных про́водов, несущихся на расписанных призывами, лозунгами грузовиках, в автобусах и кочес15 — на фронт, к победе.

Вдоль сплошного ковра разноцветных флагов, панно и портретов, ковра от крыш до тротуаров. Под огромными лозунгами через улицы — «Да здравствует Каталония!» и «Мы победили!», среди криков и ликования, среди шума до наступления жары и часа комиды (принятия пищи). Праздник, как 14 июля в Париже. Нет, ярче, цветистее, он не прекращается вот уже месяц.

В группе охраны ЦК ПСУК мы недавно. Попали сюда на второй день после приезда в Барселону.

Тогда ночью, на привокзальной площади, нас всех посадили в грузовики, долго бешено мчали по освещенному городу, крутили до одури на поворотах. Остановились у глухой стены — у бывшей казармы гуардии сивиль, а теперь — анархистов.

Часовым объявили, что прибыл отряд из Порт Боу. Ворота казармы, несмотря на поздний час, тут же открылись, и мы гуськом пробрались по полуосвещенным коридорам вдоль призывно храпящих и сопящих дортуаров16. Разыскали еще не занятое помещение, принесли из соседней комнаты матрасы почище, завалились спать. Без особых церемоний все трое, нет, четверо рядышком.

Основательно выспались. В полдень заправились аппетитным аррос кон асейте (рис на растительном масле) и кофе. Потом пошли регистрироваться в канцелярию, а потом Борис отправился на розыски наших — коммунистов.

В канцелярии все происходило примерно как в Запорожской Сечи с вновь прибывшим:

— Имя, фамилия?

Мы отвечали.

— На фронт?

— На фронт!

— В колонну Дуррути17, — объявлял батька-регистратор, — на Сарагосу18.

После чего каждый шел в свой курень — опять на двор или спать до первой оказии на фронт.

Мы тоже приехали сражаться, но нам еще надо было к своим. Так в Париже было велено. И Журавлев — он всегда у нас за старшего — сказал: «Ждите здесь». И ушел в город.

Балковенко и наш новый приятель Жоро из Тулузы решили немного поспать, а я жадно вбирал впечатления первого дня.

Было на что посмотреть. Народу в казарме — уйма. Кто не доспал, тот дремлет тут же во дворе — в тени. Другие слоняются без дела. Собираются кучками — шумят, спорят, хохочут. Корпуса казармы гудят. Окна — настежь. Ворота — тоже. Входят и выходят — группами, в одиночку. Часто с родственниками, чаще с девчатами в обнимку.

А пестрота нарядов! Первые моно (комбинезоны). Синие, зеленые. Все остальные в штатском — по-домашнему. Как здесь, в кафе, только немного скромнее. И обязательно легкие черно-красные шелковые нашейные платки — знак принадлежности к анархистам. Поверх рубах, пиджаков, платьев.

Никто ничего не делал, это тоже бросалось в глаза. Непорядок! Разве это казарма? Подмести бы просторный, вымощенный булыжником внутренний двор, он отнюдь не блистал чистотой. А облицованные кафелем столовые первого этажа? Там просто грязно. Вонь, мухи. Вот разорался бы наш даугавпилский сверхсрочник унтер Рудзитис… Люди слонялись без дела, а большинство наверняка не знали, как обращаться с винтовкой.

Нужны учеба, организация, дисциплина. На Юге дела, пока мы здесь торчим, отнюдь не стали лучше. Надо удвоить, утроить силы этих рвущихся в бой ребят военным обучением, организацией. Но об этом пока что можно мечтать, и то не вслух. Враждебно встречают барселонские батьки-анархисты советы «милитаризовать» их вольные ватаги. Прочли на днях в их газете: «Не для того мы столько лет боролись с капиталом и его первым приспешником — милитаризмом, чтобы снова надеть узду»…

А что получается?

«Влетают во двор, — рассказывали нам, — барселонской казармы пустые грузовики. Спешно грузится на них, вооруженная чем попало, братва. Водружается на головной машине огромное черно-красное, бьющееся по ветру, знамя. И долго-долго мчат колонну лихие шофера до тех пор, пока впереди не начинают рваться снаряды или посвистывать пули. Соскакивают тогда с горячих, дышащих жаром, стальных коней братишки. Гурьбой, стреляя для острастки и для храбрости, карабкаются вверх, чтобы выбить врага из-за приземистой каменной ограды или снять с колокольни церквушки засевшего пулеметчика. И выбивают, сходу, в лоб, порой ценой огромных потерь, но чаще откатываются назад, к машинам, кляня все на свете, уносясь за подмогой».

В тот же день встретил немцев. Вот не ожидал!

Иду туда, где толпа погуще, и вижу — строится часть. Да, уже настоящая воинская часть. Повзводно, в три ряда. Протискиваюсь между не очень-то восторженных зрителей… Темно-зеленые каски на вещевых мешках… Скатки испанских шинелей-палаток, плащей-капюшонов через плечо. Народ все рослый, солидный, степенный, каждый привычно занимает свое место. И вдруг команда — на немецком. Вот это да!

— Откуда, геноссен19?

— Центурия «Тельман», — высокий стройный блондин дружелюбно, широко улыбается.

Новая команда. Ряды застывают. Потом все разом поворачиваются кругом, слышатся вздохи удивления — как это так можно?

«Шагом марш!»

Новый приступ удивления, но уже с восхищением — оле, здорово!

— Да куда же вы направляетесь? — я уже выбежал вслед за ворота.

— В казарму… Карлос Маркс, — блондин старательно печатает шаг.

…Журавлев в тот день вернулся поздно. Усталый, довольный и с кучей новостей.

О казарме Карлос Маркс он уже знал. Она была нашей — в ведении ПСУК. Площадь Каталонии, а на ней отель Колон, где разместился ЦК, он нашел не без труда, проплутав пару часов. Всего, в общем, добился. В военном отделе уже знали о нас. Узнал он о Глиноедском, нашем скромном степенном регенте хора и отличном поваре дешевой возвращенческой столовой. Он уже воюет20: «Хочу доказать свою преданность родине делом», — заявил он тогда, перед отъездом, Васе Ковалеву. Воюет на соседнем Арагонском фронте, советником артиллерии. Он член Военного совета Арагонского фронта. Вот молодец! Бориса оставляют пока в Барселоне — предложили создать батарею, а нас зачислили пока в охрану ЦК. Ничего не поделаешь. Вот так и расходятся пути-дороги парижан-возвращенцев. …Нам скоро опять в отель Колон. Вторую неделю, ожидая смены, настоящего дела, фронта, сражений, несем мы эту беспокойную службу. Ни днем, ни ночью покоя! Поздно вечером, когда, наконец, стихает гул в отделах и подотделах и задерганные за день работники аппарата расходятся кто куда (большинство спит там же, в отделе), мы с Балковенко станем на вахту, у парапета. Остаток парапета из побелевших на солнце мешков с песком перешел к нам по наследству от мятежников, которые засели в отеле во время июльских событий. И многие ребята, с которыми мы сейчас охраняем ЦК, участвовали в штурме этого опасного осиного гнезда.

Ночью, в общем, не так уже плохо стоять на часах. Вот только спать зверски хочется. Порой не дождешься смены — идешь в караульное помещение, разместившееся в бывшей швейцарской, и расталкиваешь кого надо.

Площадь почти безлюдна к утру. Она чем-то напоминает плас де л’Этуаль21. К ней тоже сходятся широкие бульвары, улицы. Только без памятника Неизвестному солдату под Триумфальной аркой — арк де триомф. Что-то сейчас поделывает Жаклин? Площадь уснула. А за ней спит город — еще без кошмаров ночных бомбардировок — с воздуха и с моря, еще не разрушенный, еще не голодный… И я жестом приглашаю редких прохожих держаться от отеля на некотором расстоянии.

Но вот вдали показывается легковая — коче.

На всякий случай скрываемся за парапетом. У нас уже есть опыт. Чуть ли не в первую ночь из такой вот бешено мчащейся машины по отелю дали автоматную очередь.

Днем еще беспокойнее. Днем мы стоим у входной двери в самом здании. Нет, пропусков мы не требуем. Никаких пропусков! Партийный билет или профсоюзную карточку! Все. Достаточно. Проходите.

И еще мы должны принимать на хранение оружие у входящих.

Вот здесь-то и начинается.

Ворвется, порой, обвеянный фронтовым ветром, весь обвешанный оружием, только что прибывший оттуда хефе (командир). Ты тянешься к его автомату.

— Нунка (никогда), — почти кричит торопящийся хефе.

— Ты, что ли, его мне давал? — Еще хорошо, если на счет тыловых крыс — энчуфадос — не начнет прохаживаться.

Кто-нибудь из нас молча следует за строптивым в отдел, куда тот направляется. Не драться же. Там снова спорим. И не всегда спор в нашу пользу. Потому что оружие — это украшение, гордость воина, и достается оно, если не всегда в бою, то с боем. И расстаются с ним, поэтому неохотно.

Вот так и живем. Сменяют на часах — отправляемся бродить по Барселоне. Или читаем газеты: все подряд от «Мундо Обреро»22 до барселонской «Оя дел Лунес»23, выходившей одна одинешенька по понедельникам. Ждем Журавлева или идем к нему в отельчик около Рамблы в надежде застать там и Глиноедского. Но и Бориса не часто встретишь. Совсем замотался наш бывший возвращенческий парторг, похудел. Не так-то легко вырвать батарею. Не так-то легко в этом водовороте встретиться парижским Друзьям Советской Родины.

Но мы с Балковенко не потеряны. Мы не одни. Товарищ Маноло из отдела ЦК ПСУК в караулке частый гость. Живой, общительный, интеллектуально-тонкий, мыслящий, он в совершенстве владеет французским, и мы осаждаем его расспросами. Обо всем на свете: о подавлении мятежа и наших успехах. Они оказываются грандиозными. О президенте Каталонии — Компанисе24 (так себе) и о последних неблагоприятных решениях Лиги Наций. И о том, как относится Народный фронт — френте популар — к церкви и о причинах распространенности анархизма в Каталонии. Он казался мне в Тулузе небольшой сектой, а здесь вот пышно расцвел — не сравнить со скромным влиянием социалистов и коммунистов, объединившихся совсем недавно в ПСУК. Уж не является ли анархизм южной версией социализма — по-южному страстно бурной и детской? Настоящий социализм представлен Социалистической объединенной партией. И о том, почему так долго длится всенародный праздник. И почему партийная рознь. И о том, как относятся последователи Бакунина25 к войне, навязанной испанскому народу преступной реакцией.

— О, в этом последнем вопросе, — поясняет Маноло, — все очень ясно. Рядовой анархист полон решимости не допустить победы фашизма. И в руководстве ФАИ и СНТ26 есть люди вроде Дуррути. Они способны отказаться от всего, кроме победы над фашизмом. Но самое опасное — это социальные эксперименты последователей вашего большого революционера…

И он рассказывает о нескольких днях «свободного коммунизма» в Барселоне, вскоре после подавления здесь мятежа. О том, как окрыленные победой анархи решили, что час социального освобождения пробил и издали декрет о введении коммунизма.

И о том, как на основании этого декрета в течение двух-трех дней можно было бесплатно пообедать, поужинать и позавтракать. В кафе и ресторанах деньги, ненавистные деньги, были отменены. Нельзя было только бесплатно одеться — торговцы как-то учуяли декрет-реформу и позакрывали свои магазины. Мы узнаем и о том, какую это вызвало дезорганизацию в снабжении города продовольствием — крестьяне отказались продавать продукты питания.

Маноло рассказывает и о других выдумках быстрых на подъем последователей Бакунина: о коммунах, создаваемых отнюдь не на добровольных началах, в глухих деревушках — в районе действия их колонн и о расправах с инакомыслящими и многом другом.

* * *

Уф, наконец-то нас сменили. Пришел взвод — все в новенькой защитной форме, с шикарными красными помпончиками на переднем рожке горры и, распрощавшись с работниками аппарата и отелем Колон, мы ушли в казарму имени Карла Маркса.

Здесь, как и в той казарме у анархистов, шумно и весело, много неразберихи, но чище. Да и казарму нельзя сравнить по размерам. Руководство, в которое входят и кучка военных-профессионалов, оставшихся верными Республике, и новые политические работники, с утра до ночи бьется над сотнями проблем: как разместить в небольшой и уже переполненной казарме вновь прибывающих? Накормить всех повкуснее. Как совладать с этой беспечной, крикливой, разноязычной, разношерстной молодежью? Приучить всех строиться и стоять в строю. Как изолировать уж очень себя развязно ведущих бабенок и организовать курсы для девчат поскромнее. Объяснить всем, за что боремся. Страстные речи льются с балкона по утрам и вечерам.

Нашу бывшую группу охраны ЦК вместе с другими иностранцами: французами и португальцами, вливают в одну сотню-центурию. Сороковую. И, несмотря на то, что иностранцев-добровольцев в ней не более двух десятков, ей присваивается имя интернасиональ27. Мы этим очень гордимся, и я передаю через нашу газету «Милисьяно рохо» («Красный ополченец»), которую издает отдел пропаганды для милисьянос казармы Карлос Маркс, привет от комсомольцев пятого арондисмана Парижа, от всех провожавших меня и желавших успехов, от тех, чьи сердца здесь, с Вами. Пожелания видеть народную милицию, народную армию организованной, дисциплинированной, овеянной победой.

Вечереет. Жара спала. Мы стоим в строю, заполнив весь квадратный внутренний дворик казармы, перед крытым балконом, который опоясывает дворик казармы. Впереди — немецкая 31-я центурия имени Тельмана, знакомая по казарме анархистов. Она состоит из местных немцев-антифашистов, из разгромленных там, тогда, в тридцать третьем, при общем оцепенении демократической Европы. Из лишенных родины немцев-антифашистов, которые нашли приют в республиканской Испании — в Барселоне, которые приняли здесь вызов, ввязались в драку плечом к плечу с барселонскими антифашистами, томительно настороженно ждавшими халео (заварухи) вслед за убийством Сотело28. Они стоят подтянутые и торжественные. Их мешки и скатки, винтовки и каски в двух шагах от нас. Они всегда немного замкнутые, но пример для всех нас. А высокого блондина зовут Лео. Он из Гамбурга.

Им говорят речи, в основном по-немецки. Их называют авангардом. Они идут на фронт. Многие из них останутся там навсегда. Под часовней Эрмита де Санта Китерия (перед арагонской деревушкой Тардьента) правее позиций нашей батареи. Остатки центурии вольются потом в 11-ю интербригаду имени томящегося в плену у нацистов Эрнста Тельмана.

Мы стоим рядом. Наша разноязычная и не очень дисциплинированная сороковая сотня. Немецкий язык кроме тельмановцев мало кто понимает. Но все слушают тихо и торжественно.

Сегодня29 их черед. Они поют: «…ди хаймат ист вайт (родина далеко), дох вир зинд берайт (но мы готовы), — поют, чеканя шаг, — … вир кемпфен унд зиген фюр дих (мы боремся и побеждаем для тебя)… Фрайхайт (Свобода)».

Их черед на фронт. На Арагонский — под Тардьента.

Побудка — под горн. Физзарядка — на дворе. Изучение винтовки. Стрельба в соседнем городском тире. Ускоренные курсы для наших девушек-санитарок. День постепенно регламентируется. Центурии принимают воинский вид. Но время не ждет. Одна за другой они уходят…

Мы тоже готовы — вир зинд берайт — обмундированы. Ах, черт, как чудесно сидят эти моно защитного цвета, а на ногах такие удобные в сухую и жаркую погоду полотняные тапочки на веревочной подошве — алпаргатас. Патронташ пока еще пустой, на черных наплечных ремнях аккуратный крючок для алюминиевой фляжки — кантимплоры, обтянутой зеленым сукном. На голове — защитная лодочка — горра — с красным помпончиком (с кисточкой на красном шелковом шнурке на переднем рожке), с пятиконечной красной (красноармейской!) звездой. Вещевой мешок с дугой скатки шинели-плаща с капюшоном, в котором бренчит пока складная алюминиевая ложка-вилка и котелок.

Да разве же можно сидеть в таком наряде в казарме! Разве не потянет на люди — в центр, на тенистую Рамблу (это как наш бульмиш, только еще шире).

И здесь, прощаясь уже с городом, с ликующей, праздничной Барселоной, запрудив всю Рамблу, положив друг другу руки на плечи, все вперемежку — девчата, парни, все в военном, а не в гражданском, мы гордо расхаживаем по улице.

Мы ловим оценивающие взгляды и слышим: «алла рискосса...»30, кто-то вставляет: «…а Сарагоса» (на Сарагосу), все улыбаются… «Бандьера росса, бандьера росса…»

Но вот нам раздают по десятку патронов: «Будем высаживаться на Мальорке — на Балеарских островах». Однажды ночью нас даже поднимают по тревоге. Мы выстраиваемся во дворе, ожидая отправки. Но сопротивление республиканцев на этом острове к тому времени прекращается31. Флот бездействует. Мы негодуем: «Вот досиделись!».

Наконец-то отправка: на Арагонский фронт. Днем32 еще успеваем забежать в отель к Журавлеву. Прощаемся, обещаем писать. Борис потемнел от загара, он все еще в штатском, но в горра. Внимательно нас разглядывает. Завидует? Ворчит на чиновников генералитета. Все тянут и тянут с батареей. Ночью, на затемненной уже станции, центурии грузятся в поезд.

Конец отрывка. Полное издание находится здесь:

1 Гальегос — галисийцы, коренное население провинции Галисия.

2 Имеются в виду монархические настроения и религиозность населения Наварры.

3 Астурийское восстание началась вечером 4 октября 1934 г., когда рабочие захватили власть в нескольких поселках, взяв штурмом казармы жандармерии. На следующий день колонны шахтеров выдвинулись в Овьедо, столицу провинции Астурия. Весь город, за исключением двух казарм, в которых продолжалась перестрелка с правительственными войсками, был захвачен к 6-му октября. Шахтеры заняли еще несколько городов, в числе которых был промышленный центр Ла Фельгера. Для подавления восстания правительство направило в Астурию три армейских корпуса под командованием генерала Лопеса Очоа и марокканский легион во главе с полковником Хуаном Ягуэ. 10 октября пал Хихон, через три дня — Овьедо. Бои в Ла Фельгере продолжались до 18 октября.

4 Дебаркадер — часть пассажирской платформы железнодорожного вокзала, перекрытая навесом.

5 Малага — десертное вино, производимое в испанской провинции того же названия.

6 Народное ополчение.

7 Эмилио Мола (9 июня 1887 — 3 июня 1937) — один из главных организаторов заговора против правительства Народного фронта, командующий Северной армией во время Гражданской войны.

8 Гонсало Кейпо де Льяно (5 февраля 1875 — 9 марта 1951) — один из главных организаторов заговора против правительства Народного фронта, командующий Южной армией во время Гражданской войны.

9 Рекетэ — вооруженные формирования монархистов-карлистов. Рекетэ носили красные береты и состояли в основном из жителей Наварры. Они были очень религиозны. Для них Гражданская война была крестовым походом.

10 Голуаз — французские сигареты без фильтра.

11 Френте популар — Народный фронт.

12 Халео — шум, суета, поощрение танцующих или поющих хлопками, жестами и замечаниями.

13 Отель назван в честь Христофора Колумба.

14 Гуардия сивиль — жандармы, патрулировавшие сельскую местность (часть из них перешла на сторону мятежников).

15 Кочес — автомобили.

16 Дортуар — спальня.

17 Буэнавентура Дуррути (14 июля 1896 — 20 ноября 1936) — известный общественно-политический деятель Испании, ключевая фигура анархистского движения.

18 Сарагоса — столица Арагона.

19 Товарищи.

20 Глиноедский попал впервые на Арагонский фронт 13 августа 1936 г. вместе с Михаилом Кольцовым, корреспондентом газеты «Правда». Там они познакомились с дель Баррио и Труебой, руководителями одной из колонн. Вечером следующего дня они вернулись в Барселону. А еще на следующий день Глиноедский принял предложение Труебы стать военным советником и начальником артиллерии в его колонне и вскоре отбыл на Арагонский фронт.

21 Плас де л’Этуаль — площадь Звезды. В 1970 г. переименована в площадь Шарля де Голля. Находится в западной части 8-го округа Парижа. От нее расходятся лучами 12 проспектов. Ее центром является Триумфальная арка, под которой расположена могила Неизвестного солдата.

22 «Мундо Обреро» — ежедневная газета, орган испанской компартии.

23 «Оя дел Лунес» — название группы газет, публиковавшихся ассоциациями провинциальной прессы.

24 Льюис Компанис и Жовер (21 июня 1882 — 15 октября 1940) — президент Каталонии с 1934 г. Возглавлял Левую республиканскую партию Каталонии. После поражения республиканцев бежал в Англию, где был похищен агентами гестапо и передан в руки испанской секретной полиции. Его пытали. Он был расстрелян в замке Монжуик в Барселоне.

25 Михаил Александрович Бакунин (18 мая 1814 — 19 июня 1876) — русский мыслитель, революционер, анархист.

26 СНТ — Национальная конфедерация труда.

27 Интернациональная.

28 Хосе Кальво Сотело (6 мая 1893 — 13 июля 1936) — испанский политик, адвокат, экономист, монархист. Придерживался крайне правых взглядов.

29 31-я центурия имени Тельмана выступила на фронт 30 августа 1936 г.

30 Имеются в виду слова из итальянской песни:

Avanti o popolo, alla riscossa (Вперед, народ, на помощь)

Bandiera rossa, bandiera rossa (Красное знамя, красное знамя)

Avanti o popolo, alla riscossa (Вперед, народ, на помощь)

Bandiera rossa trionferà... (Красное знамя восторжествует...)

31 4 сентября 1936 г. республиканские войска покинули Мальорку.

32 8 сентября 1936 г.