English Español Français

Алексей Николаевич Кочетков

За проволокой

Третья часть повести «Иду к тебе. 1936-1945»

© 2014 Т&В Медиа

Лагерь Сан Сиприен

С месяц мы еще втайне надеемся.

Еще стоит Мадрид.

Нас могут позвать. Мы к этому готовимся.

Мне даже кажется, что этот пустынный кусочек побережья Средиземного моря, эти проволочные ограждения, эти толпы — остатки республиканской армии за проволокой — все это только второй, пусть более грандиозный, Баньер де Люшон, где интернировалась бежавшая из-под Уэски 31-я дивизия. Недолгосрочный лагерь, временное пристанище и ничего больше. Отдохнем, как тогда, весной тридцать восьмого, рассортируемся — кто за Республику, а кто домой или в кусты, и снова вернемся.

Только там, на спортивном стадионе, было гораздо теплее. Не было этого промозглого холодного ветра с моря. Он свирепствует в эту пору по всему побережью, этот проклятый самум1-мистраль2. Здесь, у нас, у прибрежной деревушки Сан Сиприен, на песчаном пляже. И у Аржелес сюр мэр — южнее, ближе к Испании — к Порт Боу, где на таком же песчаном пляже залегли остатки армии Модесто. Этот проклятый самум-мистраль! Он засыпал первые дни нас и наши окопчики-лежанки холодным песком. Он выдувает сейчас остатки тепла из наших приземистых, полузанесенных песком, наспех, из ворованных досок сколоченных бараков.

Но он уймется, этот несносный ветер. И монотонный, надоедливый гул морских волн тоже. И военный врач латвиец Бахрах перестанет требовать от меня: «Переведи господину лейтенанту — еще один столбняк, нужна сыворотка, срочно, много». Он ругательски ругает «тюремщика Марти3» за террор в тылу и на фронте, но от ворот интербригадовского отсека-загона, от крохотного санитарного барака не отходит.

Нас позовут, такие слухи ходят, и мы построимся для переклички.

А там, в Испании, еще борющейся Испании, все это покажется дурным сном.

И этот марш от границы, длившийся весь день и большую часть ночи. И этот растянувшийся по пляжу на километры, еще ограждаемый проволокой лагерь. И эти опереточные, ярко раскрашенные шоколадные марокканцы — морос на юрких косматых лошаденках и темные, как ночь, сенегальцы.

Не так-то просто убежать, пробраться в Париж — в Советское консульство за обещанным.

Нет, мы не демобилизованы, мы боремся за наше существование. За ослабевших. За спайку.

«Яуна циня» — «Новая борьба» — первая стенгазета в нашем отсеке. Молодцы латыши, хозяйственный народ. Молодец командир латышской роты — последний начальник сводной польской бригады Рудольф Вилкс (Лацис). Молодцы Чиспа4, Ратниек, Палкавниекс, Жанис Фолманис, веселый большеголовый Беньямин Кур... Всем другим интербригадовцам отсека, даже дружным немцам Людвига Ренна, такие ребята — пример. В их уже электрифицированном бараке чистота и порядок. (А чистота — это здоровье, это мораль бойца.)

Мы уже восстанавливаем партийную организацию. Впервые мы вместе. Не то, что в Испании. Все оставшиеся в живых. Остатки итальянской, немецкой, польской, югославско-балканской бригад, артиллеристы все больше дальнобойных батарей, врачи и оружейных дел мастера, полиглоты-переводчики, политработники и военные советники (рангом поскромнее), командиры-хефес и рядовые (пехотинцев меньше). Из интербригадовцев нет здесь рослых линкольновцев, бравших Бельчите. Их уже приняла их родина. Они уже на свободе. По домам разошлись и французы из «Марсельезы».

Впервые все вместе, все старые друзья-возвращенцы, знакомые и незнакомые оборонцы, и просто русские-антифашисты, и говорящие по-русски евреи-палестинцы. Все вместе — лица без гражданства — син насионалидад, в роте бывшего парторга возвращенцев и капитана-артиллериста Ларионыча, в дощатом не ахти как сварганенном приземистом бараке.

Здесь так потрясший меня на том оборонческом митинге-диспуте огромный усатый косноязычный Петя Рыбалкин, веселый таксист Коля Лосев, застенчивый очкастый Миша Гафт и степенный молчаливый Георгий Шибанов из группы тех чудесных ребят русской секции шоферов СЖТ5, которые в возвращенцах официально не числились, глаза Сюрете Женераль6 не мозолили, но дело делали, и воевать все вместе в Испанию поехали. Только Павлик Пелехин из той группы да Коля Роллер с Димой Смирягиным где-то в другом лагере. Может быть, в Аржелес сюр мэр. Там, где Балковенко из нашей первой возвращенческой тройки добровольцев и другие ребята. А, может быть, в Париже.

Мы тоже боремся за сплоченность рядов, за чистоту и опрятность. И досаждаем этим нашим соотечественникам:

— Товарищ Иванов! Ты когда последний раз ноги мыл?

— На Эбро, товарищ Журавлев, на Эбро, — отшучивается нескладный, с клыком во рту, инструктор-пулеметчик Иванов, — форсировали Эбро вплавь, вот и пришлось не только разуться, но и раздеться.

— Сейчас же мыться, — супит брови похудевший, измотавшийся Борис.

…А ла плая… а ла плая (на пляж!), — несется многоголосый саркастический хохот-крик. И, устроившийся было тут же за бараком оправляться боец, покорно поднимает уже опущенные штаны, и плетется к морю — к многокилометровой траншее-уборной.

Пляж этот, донельзя загаженный и пахучий, мы именуем — «Авеню Даладье». Это в отместку за «помощь» Испанской Республике, за «радушный» и «теплый» прием защитников демократии, за куски хлеба7, которые в первые дни забрасывали в загоны8 из грузовиков, за холод и за вшей.

Но есть в этой издевке и неуловимый трагизм. Как далеко в прошлом улыбающиеся, обнимающие друг друга победители, вожди победившего Народного фронта Даладье, Леон Блюм, Морис Торез! Медовый месяц альянса демократии. Клятвы в верности. Как далеко Париж нашей, моей молодости. Незабываемый, бурливший, кипевший, мечтавший народный Париж.

Народного фронта больше нет. Он рушится там, в покинутой всеми, окруженной врагами Испанской Республике. Ее дни сейчас сочтены9. Автомобильный радиоприемник, тайком водворенный в электрифицированном, примерном, образцовом бараке латышской роты, доносит нам ее предсмертные конвульсии. Уже клубится в межпартийной драке иссушенная трехлетним горем-страданиями испанская земля. Последний островок борющейся демократии. И это — страшно.

Рухнет эта спайка и у нас, если мы не будем бороться. Давно идет «шапочный разбор». Устраиваются ведь некоторые! И наш загон-отсек покидают счастливчики. Советники-интербригадовцы латыши Ратниек, Вецгайлис… За ними мой комбриг Рудольф Лацис. Торопливо жмет руку: «Прощай, начальник штаба!». Они из «большой деревни». Их наконец-то вызволили.

Мы рады за них и немного завидуем. И продолжаем борьбу. А по углам шипят недовольные: «Вот сколько лет боролись, добивались, кровь проливали, а сейчас сиди. Все коммунисты виноваты!».

Друзья расходятся по узким национальным группкам. Залезают в национальные домики-улитки. Не прочь поворчать: «Опять эти эгоисты-немцы доски стянули, только-только на них нацелились!».

Но это не страшно, это поправимо.

Надо только наметить общую цель, притягательную для всех.

— Нет, никаких иностранных французских легионов. Мы не наймиты. Позор торговцам пушечного мяса! — отбиваемся мы от вербовщиков. — Убирайтесь вон!

— Ну и сидите, загорайте. Попроситесь еще, — грозят вербовщики.

Нет, общая цель, с тех пор как смолкли раскаты сражений по ту сторону Пиренеев, ясна. И эта цель — возвращение на Родину.

Имеем ли мы право, моральное право вернуться на Родину? Мы — полузаключенные, полубеженцы, нежелательные бесподданные иностранцы-метэки, к тому же красные бандиты, как величают нас местные реакционные газетенки. Нас ждет немедленная высылка, очутись мы во Франции по ту сторону проволоки.

Чисты ли наши помыслы о Родине? Разве не от нашего имени сказал, уезжая в Испанию, наш возвращенческий активист, погибший под Бельчите полковник Глиноедский — Хименес: «Хочу доказать свою преданность Советской Родине не на словах, а делом». И разве не доказал эту преданность Родине другой возвращенческий активист-партиец Федя Лидле, погибший под Брунете, и десятки других?!

А разве не жили мы там, в Испании, одной дружной семьей с советскими командирами-советниками, советскими переводчиками. «Вернешься, обязательно вернешься домой после Испании», — не раз повторял Иван в Ихаре. — «Вот только следить за тобой будут всю жизнь», — добавлял он задумчиво. А я тогда пропускал это мимо ушей. Не верил.

Да и вернулся же недавно на Родину один из наших возвращенцев, адъютант генерала Лукача — Алеша Эйснер10.

Ведь было же обещано: «Ваш путь на Родину лежит через Мадрид».

И что делать всем нам здесь, на песчаном пляже?

Ну, хорошо, ветер утих. Средиземное море больше не пенится белыми барашками волн. Солнце пригревает все сильнее, и мы, разбредясь по «авеню Даладье» и скинув с себя все, пытаемся в который раз избавиться от вшей. А дальше что?

* * *

— Предпримем все от нас зависящее, чтобы вы вернулись на Родину!

Кто это говорит?

Да кто же, кроме Васи Ковалева, имеет право делать такие ответственные заявления?

А где он, Вася Ковалев? Добродушный и простоватый, он здесь же, у проволочной ограды отсека-загона нашего сан сиприеновского лагеря. Вот, рядом, у проволочных ворот отсека. Чуть-чуть в сторонке, где все встречаются. Жандармы — гард мобили — чернокожие сенегальцы могут нас и отогнать, а могут и не обратить внимания.

Мы еще не забыты. Мы еще не одни. Ко всем нам, к полякам, чехам, латышам, эстонцам, литовцам, итальянцам, немцам — ко всем другим, кто здесь и кто в Аржелес сюр мэр, уже тянутся ниточки сострадания, солидарности, помощи. Приезжают со всех сторон от еще существующих легальных, демократических антифашистских организаций, от комитетов содействия. Приезжают посмотреть на героев, поддать духа-бодрости, проинструктировать, передать свежие газеты и журналы. Пишут письма. Присылают первые посылки. Ниточки дружбы и сострадания тянутся со всех стран. Из Франции, Англии, Америки.

И вот он, простак, улыба Вася. Гладенький, упитанный, мирный, не воевавший парижский Вася. Вот она, давно забытая мирная жизнь!

И мы рассматриваем это потустороннее явление давно забытого штатского мира. Какой чудесный галстучек, рубашечка!

И он рассматривает, немного смущенный и обрадованный встрече, наши повыцветшие, поникшие капитанские, лейтенантские офицерские фуражки (носить нам больше нечего) и наши защитные френчи и рубахи, не первой, надо сказать, свежести.

Он заглядывает в наши запавшие, горящие смутной тревогой и надеждой глаза. И хмурится, видя наши выпирающие обветренные скулы. Крепко жмет протянутые сквозь проволоку худые темные руки: Борису Журавлеву, Георгию Шибанову, Ивану Трояну, Пете Рыбалкину — всем нам, небольшой кучкой вышедшим ему навстречу.

Сказал он нам тогда у проволоки немного:

— Заполняйте анкеты — раз, пишите автобиографии — два. Фотографируйтесь. Только все быстро и без шума. Не перепачкайте анкеты, бумагу. Держи, Борис. Раздашь только своим, проверенным. Характеристики на каждого, слышишь, Борис. Действуйте. Еду в Аржелес сюр мэр. Скоро вернусь или пришлю кого-нибудь. Держитесь, не падайте духом.

Конец отрывка. Полное издание находится здесь:

1 Сильный, но кратковременный шквал, сопровождающийся пылепесчаной бурей, характерный для пустынь Северной Африки и Аравийского полуострова.

2 Ветер в Провансе. Холодный северо-западный ветер, который иногда настолько силен, что вырывает с корнем деревья.

3 Андре Марти (6 ноября 1886 — 23 ноября 1956) — французский коммунистический деятель, секретарь Коминтерна с 1935 по 1944 г. В 1936 г. был направлен Коминтерном в Испанию руководить интербригадами. Был известен жестокими методами наведения порядка.

4 Клаудиус Чиспа — псевдоним Александра Березина (Берзиня).

5 Confédération générale du travail (фр.) — Генеральная конфедерация труда.

6 Главное управление безопасности Министерства внутренних дел, существовавшее с 1887 г. В 1935 г. переименовано в Сюрете Насиональ.

7 Дневной рацион состоял из буханки хлеба на шестерых и мешка риса на 400 человек.

8 Лагерь был разделен колючей проволокой на отсеки 300 м на 500 м.

9 В ночь с 5 на 6 марта 1939 г. полковник Касадо совершил в Мадриде антикоммунистический переворот, и власть перешла к Совету национальной обороны. После этого на улицах Мадрида несколько дней шли бои между коммунистами и сторонниками Касадо. 11 марта мадридские коммунисты сложили оружие. После провала переговоров 23–25 марта между представителями Совета национальной обороны и Франко, 27 марта франкисты перешли в последнее наступление. На следующий день они без боя взяли Мадрид. К вечеру 31 марта вся территория Испании оказалась в руках Франко.

10 Он там вскоре был арестован, получил 8 лет воркутинских лагерей и ссылку в Карагандинскую область.